— Но не у моего отца. А ведь лето в Новом Орлеане похоже на здешнее.

— Но это, видимо, было для высшего слоя, для тех пациентов, которые могут позволить себе другие условия, для тех, у кого есть собственные слуги.

Элеонора нахмурилась.

Мейзи говорила правду. Но вместо того чтобы разубедить, слова Мейзи, наоборот, разожгли ее решимость. Несмотря на то что доктор Джоунс достаточно убедительно изложил свою просьбу, она и не думала, что нужда действительно так велика.

Чашки опустели, и Элеонора снова наполнила их.

— А ты ничего не слышала о Жан-Поле? — спросила она как бы невзначай, хотя понимала, что Мейзи не обманешь.

Мейзи опустила ресницы, покрытые золотой пыльцой.

— Я надеялась, что ты не спросишь.

— Он, что… С ним опять что-то?

— Неофициально. За что ты можешь поблагодарить своего испанского друга наверху. Я видела людей из отряда Ларедо, ведущих Жан-Поля к месту его проживания. Несколько раз.

— К месту проживания? — спросила Элеонора, не глядя в глаза собеседницы.

— Он ушел из барака, чтобы освободить место для новых рекрутов. Для исполнения его обязанностей неважно, где он спит и с кем.

— Что ты имеешь в виду?

— Я так и думали, что ты не знаешь, — вздохнула Мейзи. — Ненавижу сплетничать.

— Пожалуйста, не думай о себе так. У меня нет другого способа узнать, если никто не расскажет. И я понимаю, трудно ожидать, что Жан-Поль поймет, почему я сюда вернулась. Но я ведь его так и не видела с тех пор, как мы встретились в театре.

Мейзи кивнула.

— После стычки с полковником твой братец стал своего рода знаменитостью. У каждого человека, занимающего высокое положение, есть враги, которые всегда рады видеть его беды и поражения. Эти люди так вскружили голову Жан-Полю, что он теперь даже гордится своим поступком. И больше других одна женщина, эта черноволосая никарагуанская мегера, которая, похоже, ненавидит Уокера, полковника и вообще всех, кроме Жан-Поля. Ее зовут…

— Ее зовут, — сказала Элеонора медленно и совершенно уверенно, — Хуанита.

Хуанита. Та женщина, которая была любовницей Гранта и поцарапала ее, женщина, которую Грант сбросил с галереи. Нет ничего удивительного в том, что она затаила зло. Однако для женщины ее типа довольно странно выбирать для мести такие окольные пути. И тем не менее, что это еще, если не месть? Ее связь с Жан-Полем мало похожа на случайность, слишком уж это тонко и хитро, чтобы быть случайностью.

После того как Мейзи простилась, Элеонора медленно прошлась вдоль патио, размышляя. Да, у Хуаниты есть причины поступить именно так. На плитках, по которым она ступала, лежали опавшие цветы — оранжевые, похожие на граммофонные раструбы. Она остановилась, чтобы поднять их, но услышала наверху стук двери. Элеонора выпрямилась, увидела Луиса, торопливо шагавшего по галерее, и направилась к нему навстречу.

— Уходите так быстро? — спросила она, взявшись за перила лестницы. — Я думала, вы останетесь на ленч.

— Ждут дела, и очень срочные, — улыбнулся он, собираясь обойти ее.

— Луис.

— Да, Элеонора. — Он остановился, встревоженный ее тоном.

— Почему вы ничего не сказали мне о Жан-Поле?

— Я… Подумал, что у вас и так достаточно причин для волнения. Разве я не прав?

Она хмуро покачала головой.

— Я бы что-то сделала, пошла к нему, объяснила.

— Вас беспокоит, что вы с братом так далеки друг от друга и душой, и мыслями? Но это естественно. Вы не можете всю жизнь сохранять те же отношения, что в детстве.

— Конечно, но я… единственная, кто у него есть.

— Да, так было до сих пор. А теперь у него есть Хуанита… Ах да, начинаю понимать. Вас это беспокоит?

— Она хочет его использовать.

— А он — ее. Такова жизнь.

Элеонора вскинула ресницы.

— Мне не нужна лекция о суетности мира. Что-то, наверное, можно сделать.

Он мягко взял ее за руку.

— Извините, если я не оправдываю вашего доверия. Но здесь ничего не сделаешь. Он должен учиться на своих ошибках, как и вы — на своих.

Поднеся ее руки к губам, он поцеловал их и отпустил, печально улыбнувшись, затем поклонился и легкой походкой ушел. Элеонора еще долго слышала звон серебристых шпор, даже когда он исчез из вида.

Подобрав юбки, она стала подниматься по лестнице. Уже почти дойдя до самого верха, Элеонора подняла глаза и увидела Гранта, стоящего в дверях комнаты и держащегося рукой за косяк. Лицо его было хмурым, и это показалось ей дурным предзнаменованием. Потом она заметила, что он смотрит мимо нее, туда, где только что они стояли с Луисом. Секунду поколебавшись, она продолжила путь наверх. Грант перевел взгляд на нее, наблюдая, как она подходит, пропустил Элеонору перед собой в комнату и вошел следом.

Стол был завален грудами бумаг и книг, с которыми он работал. За время болезни у него накопилось много дел. Повязка из черного муслина свободно болталась вокруг шеи. С каждым днем Грант пользовался ею все реже. Когда он склонился над бумагами, его волосы, отросшие за время болезни, черным крылом упали на лоб. Элеонора, подошедшая поднять стопку бумаг, свалившихся на пол, и забрать пустые стаканы, с трудом удержалась от желания протянуть руку и убрать эту прядь.

Скрип пера Гранта сперва замедлился, а потом смолк.

Он взглянул на нее.

— Элеонора.

Голос его был тих и робок, будто ему нравилось само звучание ее имени.

— Да? — ответила она, повернувшись к нему, держа стаканы со следами липкого лимонада на стенках.

— Почему? Почему ты вернулась?

— Ты сам должен понимать, — ответила она осторожно. Оп бросил перо и повернулся на стуле.

— Нет, объясни мне.

— Я чувствовала… что обязана.

— Почему?

— Потому что ты пострадал из-за меня.

— Но я предпочел бы думать, что это причина для злорадства, а не для жалости.

— Жалости? — спросила Элеонора, вскинув голову. — Я никогда не жалела тебя.

— Нет? Тогда, если ты не леди Бауинтифул, исполняющая миссию милосердия, какого черта ты тут делаешь?

Элеонора открыла было рот для ответа, но не нашла слов. А что она могла сказать? Уж, конечно, не правду.

Пронзительный взгляд его голубых глаз выдержать было невозможно. Глядя мимо, через его плечо, она сказала:

— Возможно, я здесь по той же самой причине, по какой ты позволил моему брату выстрелить в тебя.